Негритянський сон на
Кубі
Дону Фернандо Ортісу
Як місяць буде у повні, поїду в Сантьяго де Куба,
поїду, поїду в Сантьяго
у повозі чорних вод.
Поїду в Сантьяго.
Пальмові крівлі співатимуть.
Поїду в Сантьяго.
Як на лелеку запрагне перетворитися пальма,
поїду в Сантьяго.
Як обернутись медузою схоче банан із плодами,
поїду в Сантьяго.
Поїду в Сантьяго
із русявою головою Фонсеки.
Поїду в Сантьяго
із рожевістю Ромео і Джульєти.
Поїду в Сантьяго.
Папіряне море і срібло монет.
Поїду в Сантьяго.
О, Кубо! О, ритм сухих зерен!
Поїду в Сантьяго.
О, пасок гарячий і крапля мадери!
Поїду в Сантьяго.
Арфа пальмових стовбурів, тютюнова квітка, кайман!
Поїду в Сантьяго.
Я завжди казав, що поїду в Сантьяго
у повозі чорних вод,
поїду в Сантьяго,
з алкоголем і бризом у колесах його,
поїду в Сантьяго.
У темряві мої коралі,
поїду в Сантьяго.
Море в піску купається,
поїду в Сантьяго.
Біла спека і мертва падалиця,
поїду в Сантьяго.
О, волова прохолода тростини!
О, Кубо! О, вигин шереху і глини!
Поїду в Сантьяго.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (переклад
мій)
Примітки
Сон (ісп.: son) — негритянська мелодія і
танець
Із наведених у кінці цієї публікації фрагментів спогадів про поета та інших матеріалів ви дізнаєтесь багато цікавого про цю поезію та її образи
Son de negros en Cuba
A Don Fernando Ortiz
Cuando llegue la luna llena
iré a Santiago de Cuba,
iré
a Santiago,
en
un coche de agua negra.
Iré
a Santiago.
Cantarán
los techos de palmera.
Iré
a Santiago.
Cuando
la palma quiere ser cigüeña,
iré
a Santiago.
Y
cuando quiere ser medusa el plátano,
Iré
a Santiago
con
la rubia cabeza de Fonseca.
Iré
a Santiago.
Y
con la rosa de Romeo y Julieta
iré
a Santiago.
Mar
de papel y plata de monedas
Iré
a Santiago.
¡Oh
Cuba! ¡Oh ritmo de semillas secas!
Iré
a Santiago.
¡Oh
cintura caliente y gota de madera!
Iré
a Santiago.
¡Arpa
de troncos vivos, caimán, flor de tabaco!
Iré
a Santiago.
Siempre
dije que yo iría a Santiago
en
un coche de agua negra.
Iré
a Santiago.
Brisa
y alcohol en las ruedas,
iré
a Santiago.
Mi
coral en la tiniebla,
iré
a Santiago.
El
mar ahogado en la arena,
iré
a Santiago,
calor
blanco, fruta muerta,
iré
a Santiago.
¡Oh
bovino frescor de cañavera!
¡Oh
Cuba! ¡Oh curva de suspiro y barro!
Iré
a Santiago.
Фрагмент лекції
Федеріко Гарсії Льорки «Поет у Нью Йорку»:
«Час іде, от я вже й на кораблі, який везе мене геть від
смертоносного міста, до прекрасних Антілл.
Перше враження, те, що Нью-Йорк — це світ без коренів,
залишається незмінним. Грані і ритм, форма і туга — всіх їх поглинає небо. Вже
нема боротьби між вежею і хмарою, і рої вікон вже не жалять глибоку ніч. Летючі
риби тчуть вогкі гірлянди, і небо, як велика блакитна жінка пензля Пікассо,
розкинувши руки, біжить берегом моря.
Небо перемогло хмарочоси, але в цю мить нью-йоркська
архітектура видається мені чимось дивовижним, що хвилює, як гірський краєвид
або як пустеля. Крайслер Білдінг захищається від сонця, немов великий срібний
пік, а мости, кораблі, залізниці й людей я бачу поневоленими і глухими,— їх
поневолила жорстока економічна система, якій треба буде скоро скрутити в’язи, а
глухими зробив надмір дисципліни і брак насущної краплі безуму.
Разом з тим я покидав Нью-Йорк з почуттям глибокого
захоплення. Там у мене лишилось багато друзів, там набув я найкориснішого за
все життя моє досвіду...
Але корабель пливе, і вже чути запахи пальм і кориці,
запахи Америки, що має корені, Америки, що має бога — Іспанської Америки.
Але що це? Знов Іспанія? Знову всесвітня Андалузія?
Жовтина Кадіса, лише дещо густіша, троянда Севільї з
карміновим відтінком і зелень Гранади з м’яким фосфоричним світінням риби.
Гавана постає серед заростей цукрової тростини і звуків
мараки, божественних корнетів і негритянських барабанів. Хто зустріне мене в
порту? З’являється смуглява Трінідад мого дитинства — вона гуляла набережними
Гавани.
І з’являються негри з ритмами, які я вважаю типовими для
великого андалузького народу, негри без драми, що дивляться на білого й кажуть
«Ми латиняни».
Між трьох горизонтальних ліній — лінії тростини, лінії терас
і лінії пальм — тисяча негрів зі щоками, забарвленими в оранжевий колір, ніби в
них температура п’ятдесят градусів, танцюють під цю пісню, яку я склав,— вона
долинає, як вітерець з острова:
Щойно зійде місяць повен,
рушу в Сантьяго-де-Куба,
вирушу в Сантьяго.
Чорноводим ешелоном
вирушу в Сантьяго.
Заспівають пальми хором,
вирушу в Сантьяго.
Бути птахом пальма схоче,
вирушу в Сантьяго,
а медузами — банани,
вирушу в Сантьяго.
Із Фонсекою білявим
вирушу в Сантьяго.
Із трояндою Ромео
вирушу в Сантьяго.
Море срібла і паперу,
вирушу в Сантьяго.
Кубо, ритм гарячих зерен!
Вирушу в Сантьяго.
Стан палючий, крапля рому!
Вирушу в Сантьяго.
Арфи стовбурів, каймани,
вирушу в Сантьяго.
Я ж казав, що рушу скоро
чорноводим ешелоном,
вирушу в Сантьяго.
Алкоголь і бриз в колесах,
вирушу в Сантьяго.
Мій корал у пітьмі ночі,
вирушу в Сантьяго.
Море, зникле між пісками,
вирушу в Сантьяго.
Білий жар і мертвий овоч,
вирушу в Сантьяго.
Комишів бичачий холод!
Кубо! Глина і ридання!
Вирушу в Сантьяго.
1931 р.»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (пер. Михайла
Москаленка, з книжки «Федеріко Гарсіа
Лорка. Думки про мистецтво», 1975)
Пісня негрів на кубі
Щойно зійде місяць повен,
рушу в Сантьяґо де Куба,
рушу до Сантьяго.
Кораблем по чорних водах.
Рушу до Сантьяґо.
Пальмові покрівлі заспівають.
Рушу до Сантьяго.
Коли схоче буслом стати пальма.
Рушу до Сантьяґо.
А медуза схоче буть бананом.
Рушу до Сантьяґо.
З кучмою білявого Фонсеки.
Рушу до Сантьяґо.
І з рожевістю Ромео та Джульєтти.
Рушу до Сантьяґо.
Паперу море, срібляні монети.
Рушу до Сантьяґо.
О Кубо, ритм гарячих зерен!
Рушу до Сантьяґо.
О стан палючий, сплеск мадери!
Рушу до Сантьяґо.
Тютюн, каймани, стовбурища-арфи!
Рушу до Сантьяго.
Я ж казав, що рушу до Сантьяґо
кораблем по чорних водах.
Рушу до Сантьяґо.
Алкоголь із бризом на колесах.
Рушу до Сантьяґо.
Мій корал посеред смерку.
Рушу до Сантьяґо.
Між пісками зникле море.
Рушу до Сантьяґо.
Біла спека, мертвий овоч.
Рушу до Сантьяго.
О тростин бичачий холод!
О Кубо! Вигин глини та зітхання!
Рушу до Сантьяґо.
. . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . (пер. Михайла Москаленка, що у складі повного перекладу книжки «Поет у Нью-Йорку» був
опублікований в журналі «Світо-вид» 1998 року)
Сон кубинских негров
Если ночь будет
лунной,
поеду в
Сантьяго-де-Куба,
поеду в Сантьяго.
Запрягу вороные
буруны
и поеду в
Сантьяго.
Заколышется
лунное пламя.
Поеду в Сантьяго.
Когда пальмы
замрут журавлями,
поеду в Сантьяго.
Когда станет
медузой коряга,
поеду в Сантьяго.
Поеду в Сантьяго
с Фонсекою
рыжеволосым.
Поеду в Сантьяго.
К Ромео,
Джульетте и розам
поеду в Сантьяго.
О Куба! О, ритмы
сухого гороха!
Поеду в Сантьяго.
О, гибкое пламя,
зеленая кроха!
Поеду в Сантьяго.
Кайманы. Табак.
Тростниковые струны.
Поеду в Сантьяго.
Ведь я говорил,
что поеду в Сантьяго —
запрягу вороные
буруны
и поеду в
Сантьяго.
Шпоры бриза и
рома.
Поеду в Сантьяго.
Кораллы и дрема.
Поеду в Сантьяго.
Песок и прилив
бездыханный.
Поеду в Сантьяго.
Белый зной.
Восковые бананы.
Поеду в Сантьяго.
Зеленый твой
сахар,
о Куба! О, радуга
вздоха и праха!
Поеду в Сантьяго.
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . (пер. Анатолия Гелескула)
Из воспоминаний кубинского поэта, писателя и литературоведа Хуана Маринельйо, пер. с исп. Эллы Брагинской), фрагмент книжки «Гарсиа Лорка в воспоминаниях современников»:
«ФЕДЕРИКО НА КУБЕ
...
Уже много говорилось, что пребывание Федерико на Кубе было сладостным,
счастливым праздником.
— Здесь я прожил лучшие дни своей жизни,— сказал он, прощаясь с нами.
Его мать, донья Висента Лорка, упоминает об этом в одном из своих писем. В
сентябре 1930 года она пишет Марии Муньос, что «сын с восторгом рассказывает о
Кубе, он и в самом деле полюбил этот остров больше родной земли».
...
Лорке было раздольно среди колдовской красоты кубинского острова. Креолам,
и прежде всего антильским креолам, особенно близки андалусцы. У креолов —
европейское прошлое, но главное — в жилах тех и других смешалась испанская и
африканская кровь. У негров и цыган, вопреки всем различиям, есть какие-то
тайные точки соприкосновения. И Лорка, попав на Кубу, почувствовал себя как бы
в своей стихии: он нашел там все, что отвечало его душевному настрою. Поэт
ощущал себя на острове, точно на капитанском мостике парусника, летящего сквозь
звуки чудесной музыки. Ведь он только что вырвался из жестокого, мрачного
Нью-Йорка, который вызвал в нем ужас. Теперь Лорка шел навстречу еще более
ярким свершениям. Он решил заняться обстоятельным изучением стран Латинской
Америки; его не оставляли мечты о Париже, который наверняка сразу бы принес ему
мировую известность; он чувствовал прилив новых творческих сил для тех
свершений, к которым его звала родная Андалусия.
...
«Песнь Сантьяго-де-Куба»
От чужих стихов Федерико перешел к собственным. Он достал из кармана своего
летнего костюма черновик прославленного ныне стихотворения «Песнь
Сантьяго-де-Куба» — единственного, насколько мы знаем, которое посвящено его
приезду на Кубу. Это был даже не черновик, а первоначальный, сделанный тонким
карандашом набросок с бесконечным количеством вариантов и поправок; слова,
написанные мелким прямым почерком, шли вверх и вниз, вкривь и вкось. Федерико
растолковал мне смысл некоторых мест в стихотворении, которые могли показаться
загадочными, даже произвольными для тех, кто не знал их происхождения. В «Песни
Сантьяго-де-Куба» Федерико говорит о «Фонсеке, с его шевелюрой, курчавой и
русой» и о том, что «Ромео — на розовом — крадется к Джульетте». (В
мексиканском издании 1940 года стоит: «К Ромео, Джульетте и розам...», а в
Полном собрании сочинений под редакцией Гильермо де Торре, вместо «розового»
появляется «розовый куст». То же мы встречаем и в изданиях «Агилара». На самом
деле — ни то, ни другое. Федерико имеет в виду лишь знакомую всем коробку сигар
с романтическим названием «Ромео и Джульетта», которые делались на гаванской
табачной фабрике.) (...)
Короткое, необыкновенно выразительное стихотворение Лорки «Песнь
Сантьяго-де-Куба» создает образ реальной и одновременно воображаемой Кубы —
земля и ее щедрость,— которая покорила Федерико и пробудила в его памяти
впечатления далекого детства. Сквозь поэтические образы, мимолетные или глубоко
символичные, тянется тонкая алая нить, на которую поэт, быть может неожиданно
для самого себя, нанизывает попарно то истинно кубинское и андалусское, то
истинно цыганское и мулатское. Лорка подарил мне ключ к разгадке его
поэтического видения Кубы в этом стихотворении. Он рассказал о том, что первая
весть о нашем острове явилась к нему коробкой сигар, которые его отец получал
из Гаваны. Сигары приходили даже в Фуэнте-Вакерос — страну детства Федерико.
Внутренняя сторона крышки была вся в цветных картинках — ряды высоких пальм,
бирюзовое небо, темные табачные листья, знаменитый маяк Эль-Морро, юный Ромео
неизменно крадется по лестничке, множество золотых медалей... а в центре,
господствуя над всем,— сеньор Фонсека, его гордо вскинутая голова: вьющаяся
светлая шевелюра и светлая красивая борода. Отсюда и воспоминания поэта о Кубе
его детства, воспоминания, где с наивной старательностью выписаны все красоты
острова:
Бумажное море и — гроздью — монеты.
Федерико обрадовался, услышав от меня, что владелец табачной фабрики сеньор
Фонсека, с которым я часто встречался, когда его светловолосая голова уже стала
серебряной, был человеком, глубоко чувствующим искусство, другом и покровителем
художников. В «Песни Сантьяго-де-Куба» есть строка: «Арфа со струнами пальм...»
Прекрасный образ! Но он становится более понятным после объяснений самого
Лорки. Поэт говорил мне, что, когда он проехал из конца в конец по нашему
острову — мягко изогнутой дуге, украшенной стройными пальмами, ему почудилось,
будто он увидел гигантскую арфу, чьи струны — тысячи певучих стволов, которые
ждут, когда огромная рука неведомого божества музыки извлечет из них мягкие и
жаркие звуки. «Арфа со струнами пальм...» (...) Последний вариант стихотворения
«Песнь Сантьяго-де-Куба» Федерико подарил своим кубинским друзьям Марии Муньос
и Антонио Кеведо, и оно было впервые опубликовано в их замечательном журнале
«Мусикалиа», который выходил в те годы в Гаване. Вот это стихотворение:
ПЕСНЬ САНТЬЯГО-ДЕ-КУБА
Дону Фернандо Ортису
Когда луна станет полной,
я поеду в Сантьяго-де-Куба,
поеду в Сантьяго.
На возке, впряженном в черные волны.
Поеду в Сантьяго.
Когда кровли пальмовые шелестят.
Поеду в Сантьяго.
Когда пальмы похожи на аистят.
Поеду в Сантьяго.
Когда банан распластан медузой.
Поеду в Сантьяго.
С Фонсекой, с его шевелюрой, курчавой и русой.
Поеду в Сантьяго.
Ромео — на розовом — крадется к Джульетте.
Поеду в Сантьяго.
Бумажное море и — гроздью — монеты.
Поеду в Сантьяго.
Древесная капля, пламенный стан!
Поеду в Сантьяго.
Арфа со струнами пальм,
табачный цветок и кайман!
Поеду в Сантьяго.
О Куба, ритмы засохших семян!
Поеду в Сантьяго.
Я всегда говорил, что поеду в Сантьяго
на возке, впряженном в черные волны.
Поеду в Сантьяго.
Колеса, хмельные от бриза, проворны.
Поеду в Сантьяго.
Мой коралл в туманных лагунах.
Поеду в Сантьяго.
Море захлебывается в дюнах.
Поеду в Сантьяго.
Плод омертвелый, зной — добела.
Поеду в Сантьяго.
О тростник с прохладным покоем вола!
О Куба! Тина и стон берегового зигзага!
Поеду в Сантьяго.
Перевод П.
Грушко
Федерико провел на Кубе дни, насыщенные яркими впечатлениями и событиями.
Он кипел неуемной жадностью к жизни, ему хотелось постигнуть и вобрать в себя
все и вся. Анхель дель Рио сказал, что Лорка чувствовал себя на Кубе так, будто
вырвался на волю из нью-йоркской тюрьмы, ведь наш остров принес ему солнце,
свет и радость... Поэт легко вступал в беседы с простыми людьми, встречался с
ними везде и всюду — в деревнях, в городах, на дорогах. Он распевал с неграми
их песни и смеялся с детьми, а в Страстную пятницу 1930 года успел помолиться
во всех гаванских церквах. Ему довелось слушать музыку и лекции Сергея
Прокофьева. Федерико проявил самый искренний интерес к творческой молодежи. Он
с поразительным пониманием и чуткостью проникался всем, что было истинно
кубинским.
Природу Кубы, ее людей, обычаи Лорка воспринимал с глубоким душевным
волнением. Поэт весь сиял, рассказывая о поездках в Сьенфуэгос, Кайбарьен,
Пинар-дель-Рио. Его совершенно потрясли непривычные краски заката в долине
Юмури. С шумной радостью, точно дитя, восторгался он неповторимым чудом
Варадеро и, затаив дыхание, вглядывался в грозную «геологическую драму» долины
Виньялес. Но у поэта были все основания, чтобы город Сантьяго-де-Куба, с его
прихотливой и волнующей игрой красок и ритмов, запал ему в душу, остался в
памяти как самый яр-кий и трепетный символ, как наиболее емкое выражение всего,
что присуще только Кубе. Таким город Сантьяго-де-Куба встает в стихотворении
«Песнь Сантьяго-де-Куба», где вольный полет воображения гармонично сплетается с
воспоминаниями детства Федерико Гарсиа Лорки — поэта, наделенного могучим
даром».
Ось, думаю, ті самі зображення на коробках кубинських сигар, що хвилювали уяву малого Федеріко і які він відтворив у рядках
«Поїду в Сантьяго
із русявою головою Фонсеки.
Поїду в Сантьяго
із рожевістю Ромео і Джульєти.
Поїду в Сантьяго.
Папіряне море і срібло монет»:
Ось, думаю, ті самі зображення на коробках кубинських сигар, що хвилювали уяву малого Федеріко і які він відтворив у рядках
«Поїду в Сантьяго
із русявою головою Фонсеки.
Поїду в Сантьяго
із рожевістю Ромео і Джульєти.
Поїду в Сантьяго.
Папіряне море і срібло монет»:
Из книжки Льва Самойловича Осповата «Гарсиа Лорка»,
серия ЖЗЛ, Молодая гвардия, Москва,1965:
«Журналист Николас Гильен, коренастый
двадцатисемилетний мулат, поглядывая на Федерико исподлобья, читал ему свои
стихи – иронические сонеты, изящные, под Рубена Дарио, баллады, свободные
строки, написанные в новейшей авангардистской манере. Все это было вполне
профессионально, свидетельствовало о хорошем вкусе и обширной поэтической
эрудиции. Не хватало одного – собственного голоса. Федерико молчал, опустив
голову.
Тот, видимо,
почувствовал – ноздри его раздулись, резче обозначились скулы. «Романс о
бессоннице», – начал он, и с первых слов Федерико узнал интонацию «Цыганского
романсеро», подхваченную уже многими подражателями. Но здесь она была нарочито
подчеркнута, заострена до пародийности... Ах, вот оно что! Этот парень,
оказывается, ступал в чужой след не бездумно; он не отгораживался от влияний, а
впускал их в себя – так впускают вражеский отряд в осажденную крепость, чтобы
справиться с ним внутри, обезоружить, вызнать секреты, а там, глядишь, и
перейти в наступление. Рискованный способ, требующий абсолютной уверенности в
собственных силах! Вскинув голову, Федерико с интересом посмотрел в сумрачные
глаза Николаса. «Ты понял?» – требовали эти глаза, и он закивал, улыбаясь: понял,
понял.
...
Успех «Мотивов
сона» был оглушительным – их тут же положили на музыку, их распевали на улицах
люди, отродясь не читавшие стихов, не знавшие даже имени автора. Критики
заявляли, что Гильен отыскал секрет по‑настоящему кубинской поэзии, в поисках
которой уже давно блуждают лучшие таланты. Раздавались, правда, и другие
голоса, обвинявшие поэта в потворстве низменным вкусам толпы.
Как то на
очередном банкете в честь Федерико Гарсиа Лорки – число этих банкетов по мере
его пребывания на Кубе возрастало в геометрической прогрессии – встал с бокалом
в руке некий сеньор, один из тех, кто, не написав ни строчки, ухитряется
занимать пожизненное место в отечественной литературе. Федерико терпеливо
слушал речь, переливавшуюся всеми красками тропического красноречия. Вдруг он
насторожился – оратор превозносил Гарсиа Лорку за достойную восхищения
осторожность, которую тот проявляет в использовании народного творчества,
облагораживая его и возвышая до уровня настоящей поэзии. Какой пример,
восклицал сеньор, расплескивая в возбуждении вино на скатерть, для некоторых из
молодых поэтов Кубы, впогоне за дешевой популярностью протягивающих руку
уличной музе и не останавливающихся перед тем, чтобы ввести в литературу столь
вульгарный, он бы даже сказал, площадной, жанр, как сон!
Гости
переглянулись – одни со злорадством, другие с возмущением: все понимали, о ком
идет речь. Момент был выбран хитро, оратор мог быть уверен, что не встретит
отпора, – кто же станет превращать чествование Гарсиа Лорки в дискуссию о
Гильене! – a между тем его выпад назавтра же облетел бы всю Гавану и Федерико
невольно оказался бы причастным к этому.
С безмятежным
лицом поднялся Федерико для ответного слова. Те, кто еще надеялся, что он по
крайней мере возразит наглецу, опустили глаза: поэт в изысканных выражениях
благодарил своего прославленного собрата, украшение обеих Америк, гордость
испанской расы, за незаслуженно высокую оценку, которой тот удостоил его стихи,
– разумеется, по своей безграничной благожелательности, так выразительно здесь
сегодня продемонстрированной.
Кто то, не
выдержав, прыснул в салфетку. Прославленный собрат медленно наливался кровью.
Федерико невозмутимо продолжал. Лишь исчерпав запас общих мест и несусветных
комплиментов, засевших в памяти еще с лекций дона Рамона в Гранадском
университете, он попросил позволения заключить речь новыми стихами, написанными
на Кубе. Все захлопали. Украшение обеих Америк впервые перевело дух – и тут же
снова втянуло голову в плечи.
– Стихотворение,
которое я прочту, – сказал Федерико, – называется «Сон».
Сейчас он был
серьезен по настоящему.
Когда выглянет
месяц полный,
я поеду в
Сантьяго де Куба,
поеду в Сантьяго.
Оседлаю черные
волны
и поеду в
Сантьяго.
Когда пальма
захочет стать птицей,
поеду в Сантьяго,
и в медузу платан
превратится –
поеду в Сантьяго.
В притихшем
банкетном зале плыл, покачиваясь, кубинский народный сон с испанской поэзией на
борту – уплывал, не трогаясь с места, в неведомый край детской мечты.
С рыжеголовым
Фонсекой
поеду в Сантьяго,
с Ромео и розовою
Джульеттой
поеду в Сантьяго.
...О Куба! О ритм
шелестящий, острый!
Поеду в Сантьяго.
О канувший каплей
в тропики остров!
Поеду в Сантьяго.
Арфа тугих
стволов, цветок, кайман безмолвный!
Поеду в Сантьяго.
Я всегда говорил,
что поеду в Сантьяго –
оседлаю черные
волны
и поеду в
Сантьяго.
Переждав
аплодисменты, Федерико поднял руку.
– Я написал эти
стихи, – сказал он, обводя пристальным взглядом гостей, – в подражание моему
другу, поэту Николасу Гильену».
Заслуговує також на увагу український переклад Лариси
Лисенко на сайті «Поетичні майстерні».
Послухати в оригіналі:
Прочитання:
Співане виконання:
Немає коментарів:
Дописати коментар